Переезд в Быхов стал едва ли не самой трагической страницей в жизни Деникина. Иорданский и его подчинённые сделали всё, чтобы попытаться физически устранить Деникина с помощью «народного гнева». Были организованы митинги, на которых звучали призывы расправиться с генералами, не дать им возможности уехать из Бердичева. О том, как происходил отъезд, Деникин рассказал в своих мемуарах:

«Толпа неистовствовала. Мы, семь человек, окружённые кучкой юнкеров, во главе с Бетлингом, шедшим рядом со мной с обнажённой шашкой в руке, вошли в тесный коридор среди живого человеческого моря, сдавившего нас со всех сторон... Надвигалась ночь. И в её жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожектора с броневика, двигалась обезумевшая толпа. Она росла и Катилась, как горящая лавина. Воздух наполняли оглушительный рёв, истерические крики и смрадные ругательства... Временами их покрывал громкий, тревожный голос Бетлинга:

   — Товарищи, слово дали! Товарищи, слово дали!..

Юнкера, славные юноши, сдавленные со всех сторон, своею грудью отстраняют напирающую толпу, обвивающую их жидкую цепь. Проходя по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, солдаты набирали полные горсти грязи и ею забрасывали нас. Лицо, глаза, уши заволокло зловонной липкой жижицей. Посыпались булыжники. Бедному калеке генералу Орлову разбили сильно лицо, получили удар Эрдели и я — в спину и голову.

По пути обменивались односложными замечаниями. Обращаюсь к Маркову:

   — Что, милый профессор, конец?

   — По-видимому.

Пройти прямым путём к вокзалу толпа не позволила. Повели кружным путём, в общем, вёрст пять, по главным улицам города. Толпа растёт. Балконы бердичевских домов полны любопытных: женщины машут платками. Слышатся сверху весёлые гортанные голоса:

   — Да здравствует свобода!

Вокзал залит светом. Там новая громадная толпа в несколько тысяч человек. И всё слилось в общем море — бушующем, ревущем. С огромным трудом провели сквозь него под градом ненавистных взглядов и ругательств. Вагон. Рыдающий в истерике и посылающий толпе бессильные угрозы офицер — сын Эльснера и любовно успокаивающий его солдат-денщик, отнимающий револьвер; онемевшие от ужаса две женщины — сестра и жена Клецандо, вздумавшие проводить его... Ждём час, другой. Поезд не пускают — потребовали арестантский вагон. Его на станции не оказалось. Угрожают расправиться с комиссарами. Костицына слегка помяли. Подали товарный вагон, весь загаженный конским помётом. Какие пустяки! Переходим в него без помоста. Несчастного Орлова подсаживают в вагон. Сотни рук сквозь плотную и стойкую юнкерскую цепь тянутся к нам... Уже десять часов вечера... Паровоз рванул. Толпа загудела ещё громче. Два выстрела. Поезд двинулся.

Шум всё глуше, тускнели огни. Прощай, Бердичев!»

Так описывает эти события сам Антон Иванович Деникин. И ему хочется верить.

А вот как описал те же события Керенский, назвавший самоотверженными спасителями Деникина и его окружения не юнкеров, как это было на самом деле, а комиссаров Временного правительства и комитетчиков:

«Какая ирония судьбы! Генерал Деникин, арестованный как сообщник Корнилова, был спасён от ярости обезумевших солдат членами исполнительного комитета Юго-Западного фронта и комиссарами Временного правительства...»

9

Да, если бы не война и революция, разве мог Деникин оказаться в захудалом городке с нелепым названием Быхов! Хорошо ещё, что не в роли купринского поручика Ромашова, а в чине генерала российской армии. Правда, генерала, заключённого в тюрьму.

Мало того что городок был убогий, так ещё и тюрьма выбрала для себя бывший католический монастырь, в котором ещё совсем недавно размещалась женская гимназия. Здание было угрюмое, от него веяло чем-то средневековым, потусторонним. Рядом высился старый, покрытый, казалось, ещё доисторической пылью костёл. Тюремный двор представлял собой крохотный пятачок с непролазной грязью, и если бы не деревянный тротуар Но периметру, то в этой грязи можно было увязнуть напрочь. Камеры в тюрьме были сводчатыми, со ржавыми решётками на узких окнах.

Деникин попал в Быковскую тюрьму тогда, когда в ней уже «обжились» другие узники, среди которых самым знаменитым был генерал Корнилов. Никто из них не верил, что Деникин жив, все были убеждены, что он пал жертвой самосуда.

И вдруг — как видение! — перед узниками предстал живой Антон Иванович — измученный, подавленный, но — живой!

Корнилов как-то по-мальчишески рванулся к Деникину. Они крепко, судорожно обнялись.

   — Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвёл? — Этим вопросом встретил Корнилов Деникина, и по его напряжённому лицу было видно, как ждёт он ответа.

Лицо Деникина озарилось улыбкой:

   — Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные обиды ни при чём.

И генералы крепко пожали друг другу руки.

Быхов не приглянулся Деникину, как в своё время не приглянулась герою Лермонтова Тамань — один из самых скверных, по его словам, городишек России. Но вскоре он переменил своё мнение: здесь, хотя и взаперти, было куда вольготнее, чем в Бердичеве. Хотя заключённым генералам и полагалось после приёма пищи находиться в своих комнатах, внутри здания они вели себя совершенно свободно, встречались друг с другом, отводили душу в долгих откровенных беседах. Питались вполне сносно: хотя их и лишили денежного содержания, но на казённый счёт готовили почти такую же пищу, какой кормили в офицерских собраниях. Больше того, из Ставки в Быхов был прислан повар, и качество пищи стало ещё лучше.

Два раза в день была разрешена прогулка в тюремном дворе, а затем — и в большом саду, примыкавшем к зданию.

Настроение арестованных постепенно поднялось, а самый молодой из генералов, Сергей Леонидович Марков, который и в опаснейших ситуациях не терял бодрости, стал и вовсе излучать оптимизм:

   — Нет, что ни говорите, — то и дело восклицал он, завершая ту или иную беседу, — а жизнь хороша во всех своих проявлениях! Жизнь — это подарок Бога!

Как-то после обеда Корнилов отозвал Деникина в сторону и тоном заговорщика, сообщающего важную государственную тайну, произнёс:

   — А вам тут, милейший Антон Иванович, приготовили сюрприз. Какой? Не скажу, хоть убейте. А сами ни за что не догадаетесь...

Деникин разволновался. И чтобы долго не искушать друга, Корнилов распахнул дверь в коридор. И тут перед изумлённым Антоном Ивановичем предстала... Ксения!

   — Господи! — только и сумел воскликнуть Деникин, а Ксения уже прильнула к его груди.

Ксении хотелось смеяться от счастья, а из глаз её текли слёзы.

   — Я же просил тебя не приезжать... — глуховатым голосом укоризненно произнёс Деникин, хотел ещё что-то добавить, но Ксения обиженно прервала его:

   — Вы не желали моего приезда?!

   — Нет, что ты, дорогая моя, просто хочу уберечь тебя от опасности. Я безумно рад, спасибо тебе...

Деникин жил в одной комнате с генералом Иваном Павловичем Романовским, с которым крепко сдружился. Тот, понимая, что Деникину и Ксении надо побыть наедине, удалился. Корнилов тоже откланялся.

Антон Иванович и Ксения остались одни. Он восторженно вглядывался в милые черты своей невесты, не решаясь, однако, привлечь её к себе. Всё-таки она не была ещё его женой, а Деникин был человеком строгих нравственных правил...

Ксения приехала из Киева, где она жила в квартире покойной матери Деникина, Елизаветы Фёдоровны. И сейчас она взволнованно, то и дело сбиваясь с мысли и перескакивая с одного на другое, рассказала Деникину о том, какой ужас охватил её, когда она узнала, что он заключён в тюрьму. И как ни странно, именно состояние ужаса подвигло её на бурную деятельность в защиту дорогого ей человека. Она тотчас же поехала на квартиру к известному юристу, члену Государственной думы Маклакову. К несчастью, тот оказался в Москве. Тогда Ксения обратилась к опытным киевским адвокатам, которые и согласились взять на себя защиту Деникина. Она вручила им письма, рукописи и статьи Антона Ивановича, благодаря которым была ясно его политическая ориентация.